О механизме репрессий, о параличе, в который впала элита, и о том, что страна не сможет жить без правил, рассуждает политолог Николай Петров.

«Мы идем от феодальной разобщенности к абсолютистской монархии».

Обсуждая непрерывное закручивание гаек, политические аналитики не могут прийти к единому мнению относительно того, к какому конечному состоянию движется наш режим. Прогноз руководителя Центра политико-географических исследований Николая Петрова, который он излагает в беседе с обозревателем «Росбалта» Сергеем Шелиным, видимо, самый радикальный из всех: в России, по его мнению, сооружается система военно-лагерного типа, без перспектив общественной солидарности и с очень слабыми надеждами на обновление.

— Несколько лет назад, по случаю очередной годовщины правления Владимира Владимировича Путина я написал, что народ получил от него все, чего ждал — и улучшение жизни, и иллюзию реставрации империи. Все, кроме одного: Путин не прижал к ногтю номенклатуру. А народ хотел покарать руководящий класс. И вот сегодня мы видим довольно масштабные чистки. Но массы, по-моему, не так уж этим воодушевлены. Это вроде не становится темой для ликования: ура, нашего посадили!

 — Да, хотя аресты происходят под лозунгом борьбы с коррупцией, Кремль с большой опаской использует эту тему для идеологической раскрутки. Потому что раскрутить ее нетрудно, но дальше она легко может выйти из-под контроля. Однако мне кажется, что механизм репрессий можно считать уже новой нормой. Из высшего состава региональной элиты последние два года репрессируется по 2% в год. Для федеральной подсчитать сложнее, потому что министров не так много, выборка недостаточно велика. Но, думаю, и там примерно те же пропорции.

Кроме того, масштабы репрессий надо измерять не только количеством людей, но и распространением их на все более высокие по статусу круги номенклатурной элиты, и растущей жесткостью наказаний. Мы наблюдаем постоянный пересмотр правил игры. Раньше система просто увольняла провинившихся. Сегодня мы видим, что их из отставки достают. Например, генерал Александр Реймер, глава ФСИН. После двух лет пребывания в отставке его привлекли к ответственности за дело, которое можно считать скорее поводом, чем реальной причиной для наказания. Он получает восемь лет тюрьмы за участие в какой-то махинации по поводу браслетов для арестантов. Важен сам факт, что человека наказывают дважды, сначала отправляя в отставку, а потом доставая и давая очень серьезный срок за вещи, которые вряд ли являются реальным поводом для такого наказания.

— Если эта чистка заранее спланирована и проходит без стихийности, так ведь было бы достаточно отставок и каких-то небольших дел, чтобы привести номенклатурщиков к полному повиновению. А сейчас это, по-моему, уже не готовность к повиновению, а состояние паники. Повышает ли это качество их работы?

 — Когда мы говорим о масштабных репрессиях в отношении элит, то надо быть реалистами и не считать, что по каждому конкретному случаю принимается индивидуальное решение. Скорее речь идет о неких общих рамках. И эти рамки раздвигаются. Создана ситуация, когда есть интересанты, уже как бы имеющие вкус крови во рту. Люди, всегда готовые к осуществлению репрессий, которые до определенного момента сдерживаются. Пока что-то не происходит.

Например, убийство Немцова в феврале 2015 г. Возникает резкий конфликт ФСБ в лице Бортникова с Кадыровым. И тут — арест сахалинского губернатора Хорошавина. Кто-то посчитал, что это было сделано для смены повестки, отвлечения внимания от конфликта между двумя столпами режима. Но мне, скорее, представляется, что ФСБ получила некую компенсацию за то унижение, которое она в этом конфликте перенесла. И одновременно снимается табу, которое до последнего времени работало. Что действующего губернатора нельзя арестовывать, и что тем более нельзя этого делать под камеру и демонстрировать по центральным каналам. Теперь это табу снято, и дальше мы видим целый ряд арестов. И в каких-то из них — например, в случае главы Коми Вячеслава Гайзера, к которому политический блок администрации президента был абсолютно не готов, — это было не столько специальное решение, которое спускалось сверху, сколько отсутствие тех жестких рамок, которые еще недавно действовали, а сегодня уже нет.

— У всякого большого процесса есть движущие силы и слои интересантов. Если мы сравниваем с чистками 37-го — 38-го в той их части, которая касалась номенклатуры, то на место репрессированного секретаря обкома приходил новый секретарь и играл примерно ту же роль. Понятно, что он цеплялся за место, хотя и жил в страхе. А какая логика сейчас? Может ли нормально мыслящий человек хотеть стать губернатором? С которым обращаются как с куклой. У которого минимум возможностей. И который за каждый чих может быть посажен на двадцать лет. Зачем ему это?

 — Я бы логику объяснил так. Когда Путин пришел к власти, он начал с демонтажа федерализма и встраивания губернаторов и региональных элит в общую систему вертикалей власти. Одновременно Россия стала превращаться в федерацию корпораций, которые стали как бы государствами в государстве — и ФСБ, и РЖД, и Таможенная служба… Самые разные были корпорации, уже не региональные, а федеральные, но обладавшие очень серьезной автономией. А сегодня мы видим, что волна замен привела к тому, что и этой автономии нет. Произошла централизация и на уровне федеральных корпораций тоже. Система сверхцентрализованного управления из одного центра в такой гигантской и разнообразной стране, как Россия, не может быть новым равновесием. Мне кажется, что это абсолютно переходное состояние, за которым неизбежно должно последовать провозглашение новых правил игры. Действовавшие ранее правила уже не работают.

Взаимного доверия и возможности выстраивать горизонтальные связи среди элит сегодня нет. Это значит, что их очень легко контролировать сверху. Одновременно оказывается, что элиты не будут взаимодействовать не только в коррупционных целях, но и в каких-либо других, в том числе ради экономического развития регионов. Потому что когда вокруг всех сажают, ты стараешься не делать лишних движений. Для переходного состояния это, может, и приемлемо, но жить нормально в таком состоянии невозможно. Раньше я был уверен, что политическая элита на такое не согласится. Или что это хотя бы не сможет произойти быстро. А она построилась буквально за пару лет.

— Советская номенклатура в раннем своем изводе имела миссию. Она полагала, что ведет страну к земному раю. Кроме того, ее сплачивало боевое прошлое, воспоминания о Гражданской войне. А сегодня то, что мы называем элитой (я бы поставил это слово в кавычки, так у нее не было изначально никакого стержня), — это просто совокупность людей, которые с разных сторон ринулись расхватывать наследство империи. Какая внутренняя опора могла быть у них, какая солидарность?

 — Мне казалось, что у них более четкий инстинкт самосохранения. Ведь те, кто попал под каток, не выглядят наиболее коррумпированными. Они стали жертвами не как более виноватые, а как менее защищенные — у них прохудилась «крыша». И я пока не вижу в их среде инстинктивного движения, чтобы сгрудиться в кучу и сообща отбиваться от внешней опасности.

— Обновление кадров в авторитарных системах — не детский утренник. Но все же. Рассказывают о нескольких новоназначенных губернаторах, которые, придя на должности, освобожденные после скандально снятых людей, панически боятся принимать любые решения, любое предложение что-то сделать воспринимают как ловушку и находятся в состоянии депрессии. Де факто они просто не выполняют своих обязанностей. Не станет ли это правилом?

 — Станет. Поэтому я и говорю, что это состояние паралича может быть только временным. Необходимо срочно объявлять новые правила.

— И какими они могут быть?

 — Мне кажется, будет еще более жесткое встраивание номенклатуры в единую монолитную пирамиду. Каждый будет понимать, что не может рассчитывать на какое-то автономное выживание, опираясь на влиятельного патрона — сегодня нет этих влиятельных людей, кроме единственного. Ломаются, перестраиваются все патрон-клиентские сети, которые действовали долгие годы. Чиновник должен быть счастлив, что его хотя бы не посадили. Как Андрей Бельянинов, всего лишь ошельмованный и изгнанный из Таможенной службы.

— Конструкция, которую вы нарисовали, — это такая идеальная армия. Не настоящая армия, в которой есть и патронаты, и кланы, и все прочее, а просто формальная армейская система с прохождением чинов, с командами, идущими сверху, и с исполнением снизу?

 — Думаю, мы постепенно именно к этому и идем. Из периода феодальной разобщенности в абсолютистскую монархию.

— Не есть ли это очередная начальственная утопия — в духе тех, которые так свойственны России? Время от времени начальство придумывает себе новую страну и любой ценой ее сооружает. Нельзя сказать, чтобы это не удавалось совсем. Но это никогда не удавались до конца. И начинало загнивать, не будучи еще полностью достроенным.

 — Мы видим очень интересное сочетание утопии с антиутопией. В чем проблема любой утопии? Если вы позволяете оценивать достижение объявленных целей нейтрально и со стороны, вы, как правило, получаете недоделанную картинку. Объективные условия не позволяют вам, допустим, объявить страну самой подходящей для бизнеса, даже если вы это обещали. И тогда антиутопия вам нужна как способ заставить всех повторять, что объявленные цели вполне достигнуты. Важно, чтобы люди были абсолютно от вас зависимы. И чтобы все поголовно, от самых высоких сановников до самых низких, были немного замазаны и немного на крючке. Люди держат такую возможность в уме. Здесь важна постепенность: не бросать лягушку в кипяток, откуда она попробует выпрыгнуть, а поставить котелок на медленный огонь и понемногу довести до нужной температуры. У людей не очень-то большой выбор — служить или нет. Выйти из системы труднее, чем войти в нее.

— Вы сказали про лягушку, которую медленно варят. Вообразим большой котел на медленном огне, в котором много-много лягушек. Конечным результатом будет котел со сваренными лягушками. И что, эта совокупность вареных лягушек сможет управлять страной?

 — А может быть, верховная власть отчаялась обеспечить какое-то нормальное развитие? Власть не готова утратить политическую монополию ради какого-то экономического роста. Она хочет использовать работающую модель, а именно — нефтегазовую экономику, которой на век нынешней власти хватит. А раз так, раз управление — это простой дележ ренты, то нет и задачи что-то живое поддерживать внизу. Тогда цель — не развитие страны с использованием возможностей разных регионов и творческих людей, а лишь выполнение задач распределения: кому — похлебки, кому — квартиры, а кому-то — виллы. И в этих координатах жесткая субординированная система, которая к тому же близка менталитету людей, пришедших из военных и полувоенных структур, максимально эффективна.

— Видя экономические совещания, которые проводит Путин, понимаешь (и это вряд ли для него поза), что он требует и хочет, чтобы министры и финансисты обеспечили экономический рост. Он рассуждает о современных технологиях. Он беседует по душам с технократами типа Максима Орешкина, который считается грамотным профессионалом, но в смысле дисциплины и конформизма даст сто очков вперед даже своему предшественнику Алексею Улюкаеву — бывшему либералу, которому мы, естественно, желаем свободы, но помним, какую эволюцию он проделал за четверть века. То есть Путин-то ждет вовсе не упадка, который сам собой вытекает из военизированной системы, а наоборот — некоего подъема. Как наш режим разрешит это противоречие?

 — Когда президент говорит, что вот инфляция у нас самая низкая в истории, что впереди еще много других успехов, возникает вопрос: а как это обеспечить? Один вариант очень простой — подчинить Росстат Орешкину…

— …Подчинили.

 — Трехпроцентный рост гораздо легче сделать с помощью Росстата, чем с помощью реальной экономики. Для закрытой системы, которая очень жестко требует выполнения поставленных задач, — это единственный способ такие задачи выполнять. Закрыть занавески и раскачивать поезд, будто он едет. Как в советском анекдоте. Но есть и задачи более содержательные. Если у вас трудовой лагерь, люди там должны жить на самообеспечении. Что-то шить — рукавицы, скажем…

— Разумеется, «лагерь» в наших устах — всего лишь метафора. Ничего плохого мы в виду не имеем.

 — Само собой. Но представьте, что вы хотите сэкономить на этих людях. Пусть кормятся сами, денег у вас не требуют, огороды заведут, еще что-то — назовем это малым и средним бизнесом. Тоже метафорически. А чтобы минимизировать расходы на содержание лагеря, нужны люди типа Орешкина, которые скажут, что бы такое придумать на низовом уровне.

— Вот мы и перешли от начальства к простонародью. Это может быть кто угодно — земледельцы, хипстеры, заводские работники. Вся совокупность людей, не входящих в номенклатуру. Разве они готовы стать лагерным контингентом? Их потребительские стандарты не совсем аскетичны. Они довольно образованны. Многие из них — пенсионеры. В массе своей эти люди совсем не похожи на тех простолюдинов, с которыми имел дело Сталин в 30-е годы.

 — А я думаю, образ лягушки для них даже больше подходит, чем для начальства. С начальством очень серьезная работа проводится лишь в последние два-три года. А в отношении рядовых людей это продолжается гораздо дольше. Ведь «Болотное дело» как раз об этом. Такая же децимация. Под раздачу пошли те, кто попался под руку. И это работает. У элиты социальный капитал (сети личных связей, «крыш», знакомств, каналов обмена услугами и т. п. — ред.) был выше, чем у граждан, и он сегодня разрушается. А у граждан он всегда был низким, и власть всячески поддерживает это состояние.

— Степень самоорганизации у рядовых людей действительно невысока. Но все равно трудно представить, что они станут вкалывать задаром, как крестьяне, которые в 30-е годы бежали в города от коллективизации.

 — А это и не нужно. Если вы не ставите задачу развития страны, а просто хотите поддерживать тот рентно-перераспределительный механизм, который уже работает. Вы не ждете, что люди будут развивать вам экономику. Поэтому им можно сокращать пайку. Посмотрите — для пенсионеров она очень ощутимо уже сократилась.

— А разве эти сокращения не упираются в какой-то предел терпения?

 — Система, в том числе из монетизации 2005 года, вынесла уроки. Один из них как раз в том, что не надо ничего забирать даже виртуально у людей. Надо просто потихоньку подкручивать гайки. Люди, как та лягушка, должны привыкать к тому, что сегодня чуть хуже, чем вчера.

— Но поток всевозможных жалоб снизу растет.

 — Система старается подстроиться под эти жалобы. Такого, как в этом году, еще не было — чтобы составлялись бесконечные папки, с демонстрации которых президент начинает каждый публичный разговор с губернаторами.

— Выходит, присутствие народа все же ощущается режимом?

 — Это тот путь, который система только приветствует. Вам плохо? Напишите жалобу. Система категорически против, чтобы вы с соседом сделали что-нибудь сами или потребовали что-то организованно.

— Такой была и советская система, но ведь с годами она предпринимала все больше усилий, чтобы не ухудшить жизнь людей. Сталин мог запросто конфисковать деньги на счетах, объявить заем какой-нибудь обязательный. А потом этого избегали. И с тех пор над системой висит обязанность заботиться о народе. Да, это ее тяготит, ограничивает ее свободу, однако она терпит пока.

 — Это тяготило систему всегда. Но уроки из прошлых неурядиц извлечены, и в последние два—три года мы наблюдаем, как точечно и аккуратно правительство решает эти проблемы. И это подкрепляется ресурсом страха, который укрепился в последние годы. Причем, когда мы говорим о репрессиях в отношении элиты, мы понимаем, что власть не просто дисциплину подтягивает. Она хочет обезопасить себя от того, чтобы элита в кризисный момент раскололась и часть ее поддержала какие-то низовые протесты.

— Так еще при позднем царизме что-то похожее происходило. Легендарный Столыпин, не зря почитаемый нашим начальством, был провозвестником именно такого курса — превращения представительных институтов в муляжи, маргинализации любой реальной оппозиционной активности. Режим это не спасло. Зато ужесточило революцию, которая катком прошлась по старым верхушкам, видя в них однородную массу своих врагов.

 — Но это естественный путь для любого так называемого эффективного менеджера в ситуации, когда нет сдержек и противовесов.

— Эффективным менеджером и Сталина называют, и ужас, который он вызывал, был невероятен. Тем не менее, в 1953-м Сталин ушел — и оказалось, что в стране существуют реальные институции: силовые структуры, иерархически выстроенная ведомственная бюрократия, дисциплинированные региональные клики, партийные структуры, обладающие огромными амбициями. И розыгрыш, каким быть новому порядку, произошел в кругу этих институций. Верх взяла партноменклатура, которая оказалась помощнее, например, силовой. Я не говорю, оптимальный ли для страны был найден выход, хорошо ли то, что Хрущев начал строить коммунизм. Но назвать устройство СССР в момент ухода Сталина тупиковым нельзя. В тупик зашла политика самого Сталина, а советские институции были еще вполне жизнеспособны. А вот нынешняя система, последовательно превратившая институции в муляжи, гораздо более тупиковая. Или, как минимум, более хрупкая. Без вождя это просто хаос.

 — Именно поэтому я и говорю, что сейчас у нас переходный период. Без институтов не может прожить даже самое авторитарное государство. Старые институты демонтированы, и мы должны увидеть появление новых. Ведь проблема сохранения системы после ухода Путина, проблема передачи власти без институтов не решается. Да, в 1953 году у нас были институты гораздо более сильные, чем сегодня. Форматов согласования интересов элиты сейчас нет. И пока это так, если представить, что вождь куда-то делся, испарился, то вся система рассыплется и начнется борьба всех со всеми. И самоорганизация после хаоса будет долгой и болезненной. Нет никаких ячеек, никаких структур, которые могли бы работать хотя бы на уровне местного самоуправления. Все сломано.

— А взрыв снизу вы исключаете? Стихийный, неуправляемый? Система непрочна, ничем не спаяна. На какой-то своей стадии она может настолько прогнить, чтобы обвалиться от любого толчка.

 — Неэффективное управление, осуществляемое без институтов, всегда несет огромный риск. Оно может спровоцировать кризис даже там, где для него и особых предпосылок нет. Крах — один из реальных сценариев. Вероятность пошагового обновления системы, о котором еще недавно говорили всерьез, сейчас понизилась.

Самые интересные статьи «Росбалта» читайте на нашем канале в Telegram.

Источник: rosbalt.ru